Участвуйте в конкурсе «Стихи о городе»
Сроки проекта: c 18 ноября по 21 декабря
Центр городских компетенций Агентства стратегических инициатив (АСИ) и Фонд поддержки отечественной литературы в рамках Программы «100 городских лидеров» объявляют конкурс творческих произведений о своем городе в стихотворной форме — «Стихи о городе». Конкурс направлен на популяризацию русского языка и литературы.
Творческие работы будут оцениваться по следующим критериям:
• художественная ценность,
• актуальность,
• стилистка произведения.
Экспертный совет конкурса определит 1-е и 2-е призовые места. Оценивать работы конкурсантов будут:
мы объявим имена победителей конкурса.
Призы, которые получат победители:
1 Место. Участие в акции международного проекта Фонда поддержки отечественной литературы — «Книга для тебя», которая пройдет в итальянском городе Венеция, в феврале 2020 года.
2 Место. Съемка профессионального видеоролика с чтением стихотворения автором, его последующее освещение в рамках проекта «Творческие люди».
3 Место. Книга. Собрание сочинений С. Есенина.
Участвуйте в конкурсе «Стихи о городе». Выиграйте поездку в Венецию!
Похвала Ботаническому саду Санкт-Петербурга
Батый Ирина
В Ботаническом саду Петербурга
Часть 1. Похвала открытости
В один из дней, устав бродить без цели.
по петербургским сумрачным проспектам,
оставлю выражение респекта
и проваляюсь целый день в постели.
Тут вдохновенье на меня найдёт.
На лист спешит уж первая строка.
Жаль, неизвестно точно наперёд,
что воплотится – радость иль тоска?
Каким путём моя душа пойдёт
и в мыслях возведёт ли город-сад?
И что за шпили устремит в полёт,
каких зверюг рассадит у оград?
Как далеко б фантазия не шла,
как б не старалась красить полотно,
уйти от виденного - не смогла,
чертя лишь петербургское одно.
В наброске с Петербургом есть несхожесть:
протёрт до дыр шагами град столичный,
а в мыслях у меня – жаль, нет прохожих!
Мой город-сад закрыт, как сад обычный.
И до него нет дела никому!
Хочу открыться чуждому уму.
Как Ботанический, к примеру, сад
явить сокровища народу рад.
Часть 2. Цена красоты
Вы были в Ботаническом саду?
Манил ли он ваш любопытный взгляд?
Иль вы с природой нынче не в ладу,
вкусивши равнодушие как яд?
Тогда, приятель, нам не по пути.
Ведь трудно будет: объяснить восторг
от созерцанья или снизойти
к тому, кому привычней в жизни торг.
Нет ценников в саду, одни названья.
К тому же, не прочтёте вы в табличках
о том, что при селекции мечтанья
владели опытом, а не привычки.
Бог иль ботаник? Кто их разберёт!
Во всех растеньях так заметен вкус
высокого ценителя красот,
гармонии во всём, любовных уз.
Друзья растений берегут посадки
на острове Аптекарском, в саду.
Менялись в Питере не раз порядки,
но пощадило время красоту.
И в парке, и в горшках, что за стеклом,
деревья иль трава – к плечу плечо.
Все тянутся за светом и теплом:
прохладно в Питере, не горячо.
Часть 3. Погода и мода
Пойдёмте! В Ботаническом саду
дождёмся мы хорошую погоду,
ведь лето неизменно раз в году
смиряет к лучшему стихий свободу.
Ах, лето в Питере – разгульное!
Не только дни и ночи белые.
Когда стоит пора Июльная,
то пахнут мёдом травы спелые.
Сад забывает прошлые обиды
Зимы суровой, осени промозглой.
Растаял снег, ушла вода, и … Квиты!
Уж и помина нет поры их мёрзлой.
От зимней спячки пробуждается
и дерево, и кустик, и трава.
Сад счастьем жизни упивается
и Солнцу шепчет нежные слова.
Надеется на Солнце, но покорно
встречает неприятную погоду:
и Наводнение, и Ветер вздорный.
И, всё ж, одет не петербургской модой.
Наш щёголь наряжён в ярчайшие цвета.
когда приходит на порог Весна.
К нему не вяжутся ни грусть, ни маета.
Не любит он унылые тона.
Часть 4. Зелёная аптека
Растенья сами не грустят напрасно
И вас от хвори могут излечить:
всё то, что мучит тело так ужасно,
иль что душою трудно пережить.
В аптеке необычной их, зелёной,
на выбор есть – вершки и корешки.
Растение, как лекарь прирождённый,
полезней чем пилюли, порошки.
Издревле эти свойства ценят люди.
Рецепты зелий бережно хранят.
Не зная всей лечебной скрытой сути,
С их помощью больных своих целят.
Наитием, по запаху иль вкусу
Готовится лекарство знатоком:
на нити трав низает ягод бусы,
их варево мешает черпаком.
Здесь, в Ботаническом, для нас аптека
открытой книгой летом предстаёт.
Ведь всё полезное для человека
в маршрутах сада есть наперечёт.
Укажут вам на самых знаменитых,
а также редких, иль совсем простых.
Богатство сада, люди, оцените –
дороже денег зелени листы!
Часть 5. Сонное царство
Сад Ботанический в волшебной дрёме,
в мечтаниях, в тревожном забытье,
в ленивой упоительной истоме.
Должно быть, сонный порошок в питьё
им подмешала мать Земля сырая:
деревья и трава – во власти грёз.
Что снится нынче Яблоне из Рая?
Страшит что Иву, доводя до слёз?
Узнать , о чём же смотрят сны, не сложно,
коль задремать под шелест их листвы.
Что наяву деревьям – невозможно,
То в грёзах сможете увидеть вы.
Ель не боится Новогодней ночи,
есть пара ног во сне - прийти к вам в дом.
Рябине той, что быть одной - нет мочи,
шанс даден к Дубу перейти пешком.
Идут по одному или гурьбою.
Во сне страной их правит царь Горох.
И не сдаётся топору без боя
ни листик, ни сучок, ни лепесток.
Растительного мира великаны
дозором ходят вкруг густых лесов,
И нету хода людям-хулиганам.
Для них отпор во сне всегда готов.
Часть 6. Живое чудо
Ах, что во сне, что наяву, растенья
полны необъяснимых нам чудес.
Но большинство людей иного мненья!
Что видят в них? Увы, деликатес,
иль бессловесный матерьял для стройки,
а то – для отопления домов.
Общение с людьми - о, это опыт горький.
Страдает даже поросль из садов.
А у растений разум есть и даже чувства.
Хоть нет того, чем дышим-видим мы.
Возможности замешаны в них густо.
Чего в них нет, так это – простоты.
Вот отчего открыть с собою схожесть
в зелёном царстве может лишь поэт:
по свойствам, а не по одёже-роже,
характеры людей в них узнаёт.
Крапива злая, грустная берёза,
упорная трава, могучий дуб.
Коварный вьюн, пугливая мимоза,
опасный гриб, подснежник-жизнелюб.
Чтоб убедиться в этом, приходите!
Сад поэтический для вас открыт.
Меня за город-сад мой не корите!
ведь нелюбовь сжигает как костры.
3 доработки
Похожие идеи
0 доработок
1 доработка
4 доработки
1 доработка
0 доработок
Подтвердите действие
Отмена Да
Детский сад стиховПредисловие
Д
Роберт Луис был единственным сыном в семье Стивенсонов, потомственных инженеров Управления Северными Маяками. Родиной его была Шотландия, тот край, где, по словам самого писателя, ребёнку часто доводится слышать "о кораблекрушениях, о рифах, которые точно часовые стоят у берегов, о безжалостных бурунах и о покрытых вереском горных вершинах". Его мать, Маргарет, с юности страдала туберкулёзом и вынуждена была почти полностью перепоручить слабого здоровьем сына заботам няни, Алисон Каннингем.
Могла ли благочестивая Камми предполагать, что причиной странной нервозности мальчика служат её рассказы о грешниках, горящих в вечном пламени? "Религиозные восторги и ужасы", как назвал их в своих воспоминаниях сам Стивенсон, приводили к тому, что он боялся уснуть - из страха быть отринутым Господом и проснуться в аду.
В те долгие ночи, когда Луиса мучил кашель, Камми несла его к окну, чтобы показать ночь, звёздное небо и свет в окнах тех, кто "тоже болеет". Няне, по его собственному признанию, Стивенсон был обязан тем, что сделался писателем. Она помогла развить его природную способность к сочинительству, стала тем товарищем, общества которых слабый и болезненный ребёнок был лишён.
За долгие ночи бессонные,
Что ты провела со мной;
За нежные руки влюблённые,
Дарованные судьбой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прими эту скромную книжку,
Что держит моя рука,
И слабого вспомни мальчишку,
А ныне уже старика!
Настоящая книга впервые предлагает читателю полностью переведённый "Детский сад стихов" в том порядке, в каком он был составлен автором, в том числе и циклы стихов "Ребёнок, играющий один" и "Дни, проведённые в саду". Пропущены лишь несколько посвящений, которые сам Стивенсон поместил в конце книги и представляющие интерес скорее для литературоведов. Надо заметить, что среди всех переводов немалую часть составляют те, что были сделаны молодыми переводчиками в последние годы, и публикуются впервые. Читатели имеют возможность прочитать разные переводы одного и того же произведения и сравнить их с оригиналом.
К широкому небу лицом ввечеру
Положите меня, и я умру,
Я радостно жил и легко умру
И вам завещаю одно -
Написать на моей плите гробовой:
"Моряк из морей вернулся домой,
Охотник с гор вернулся домой,
Он там, куда шёл давно".
Судьба распорядилась так, что могилой Стивенсона стала высокая гора на одном из островов Самоа, где он жил в последние годы. На надгробном камне высечены последние три строчки его "Завещания".
Предисловие печатается
с небольшими сокращениями.
Envoy
Посвящение
To Any Reader
Читателю
Как мать следит порой из окна |
A Child's Garden of Verses
Детский сад стихов
Bed in Summer
Летом в кровать
Зимой встаю я при свече, |
Зимой и летом
Зимой, ещё не брезжит свет, |
A Thought
Размышление
Отрадно думать иногда: |
At the Sea-side
У моря
Однажды я у моря был, |
На берегу моря
У моря, меж песчаных скал, |
На морском берегу
Люблю играть в морской песок! |
Young Night Thought
Ночные размышления
Лежу в постели я, раздет, |
Начало ночи
Когда разделся я и лёг |
В начале ночи
Лишь стоит мне, закрыв глаза, |
Whole Duty of Children
Памятка для хороших детей
Ребёнок должен скромным быть – |
Rain
Дождь
В лесу и в поле хлещет дождь. |
Дождь
Не делает различий дождь. |
Дождь
Повсюду дождь: он льёт на сад, |
Дождь
Дождь повсюду, везде и кругом. |
Pirate Story
Пиратская история
Мы вышли в море вешним днём, нас трое на борту, |
Пиратская история
Качается корзина - нас трое на борту! |
Встреча с пиратами
Мы плывём по лугу, где не кошена трава. |
Foreign Lands
Чужие страны
Вишня старая моя, |
Дальние страны
Среди берёзовых ветвей |
Другие города
Я на яблоню залез. |
Windy Nights
Бурная ночь
Когда ни звёзды, ни луна |
Ветреной ночью
Когда ветер гудит и стонет бор |
Ненастные ночи
Когда Луна скрывается в тучах, |
Travel
Путешествие
Я хочу пойти туда, |
Путешествия
Стану взрослым – и смогу |
Электронные пампасы
Первый спектакль для детей в Театре Наций.
Верю нянюшке моей:
Лютик, Мята и Алтей,
Незабудка и Шалфей –
Имена цветочных фей.
Их дома из лепестков,
Паутинки гамаков
Так легки, что и пчела
Их бы в миг сломать могла.
Но они, создав уют,
Веселятся и поют.
И травинки до небес
Окружают их, как лес.
...Я бы с феями дружил.
Я бы жизнь свою прожил
Среди милых этих фей,
В поле, где цветет шалфей.
Эскиз спектакля был представлен в Центре драматургии и режиссуры Рощина и Казанцева, в рамках лаборатории «Мастерская на Беговой» под руководством Марата Гацалова и Полины Васильевой.
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих — лет,
Горбатых — лет…
На старость лет
Собачьих — клад:
Горячих лет —
Прохладный сад…
Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни-лица,
Без ни-души!
Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!
Без ни-ушка
Мне сад пошли:
Без ни-душка̀!
Без ни-души!
Скажи: довольно муки — на
Сад — одинокий, как сама.
(Но около и Сам не стань!)
— Сад, одинокий, как ты Сам.
Такой мне сад на старость лет…
— Тот сад? А может быть — тот свет? —
На старость лет моих пошли —
На отпущение души.
1934 г.
Хотелось бы поделиться с вами двумя прекрасными стихотворениями-романсами, которые решила озвучить своим голосом. Итак, в моем исполнении – стихи Е. Дитерикс “Снился мне сад” и романс А.А.Фета “Сияла ночь, луной был полон сад”.
Первое я даже поставила в качестве эпиграфа к моей новой книге о вечной любви “Дьявол с кладбища Пер Лашез”, которая выйдет этим летом.
“Снился мне сад” (стихи Е.Дитерикс) – Читает Ольга де Бенуа Снился мне сад в подвенечном уборе, В этом саду мы с тобою вдвоем. Звезды на небе, звезды на море, Звезды и в сердце моем. Листьев ли шепот иль ветра порывы Чуткой душою я жадно ловлю. Взоры глубоки, уста молчаливы: Милый, о милый, люблю. Тени ночные плывут на просторе, Счастье и радость разлиты кругом. Звезды на небе, звезды на море, Звезды и в сердце моем. Слова Елизаветы Дитерихс Музыка Бориса Борисова“Сияла ночь, луной был полон сад” (стихи А.А.Фета) – читает Ольга де Бенуа Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали Лучи у наших ног в гостиной без огней Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, Как и сердца у нас за песнию твоей. Ты пела до зари, в слезах изнемогая, Что ты одна — любовь, что нет любви иной, И так хотелось жить, чтоб, звуки не роняя, Тебя любить, обнять и плакать над тобой. И много лет прошло, томительных и скучных, И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь, И веет, как тогда, во вздохах этих звучных, Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь. Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки, А жизни нет конца, и цели нет иной, Как только веровать в рыдающие звуки, Тебя любить, обнять и плакать над тобой! А.А. Фет
У Марины Цветаевой, крупнейшего поэта ХХ века, поэзия не могла быть замкнута кругом камерных, интимных тем. Все, чему стала свидетелем Цветаева в самые роковые времена, было ею творчески осмыслено, воспето и оплакано. Первая мировая война, Гражданская война в России и начало Второй мировой, которую она не пережила, отражены в ее стихах и поэтических циклах, столь значимых для нас сегодня.
Этим летом на площадке Зеленого бельведера в парке «Останкино» пройдут три лекции цикла «Стихи в саду», посвященные гражданской лирике.
Первая встреча состоится
Следующая лекция пройдет
Завершится цикл «Стихи в саду» на ВДНХ
Цикл публичных лекций «Стихи в саду» Дома-музея Марины Цветаевой проходит ежегодно на различных городских площадках — в парках и общественных пространствах. Научные сотрудники музея читают их бесплатно, для каждого сезона выбирая новую тему — каждая лекция уникальна и исполняется лишь однажды.
Борис Пастернак Во всем мне хочется дойти До самой сути. В работе, в поисках пути, В сердечной смуте. До сущности протекших дней, До их причины, До оснований, до корней, До сердцевины. Все время схватывая нить Судеб, событий, Жить, думать, чувствовать, любить, Свершать открытья. О, если бы я только мог Хотя отчасти, Я написал бы восемь строк О свойствах страсти. О беззаконьях, о грехах, Бегах, погонях, Нечаянностях впопыхах, Локтях, ладонях. Я вывел бы ее закон, Ее начало, И повторял ее имен Инициалы. Я б разбивал стихи, как сад. Всей дрожью жилок Цвели бы липы в них подряд, Гуськом, в затылок. В стихи б я внес дыханье роз, Дыханье мяты, Луга, осоку, сенокос, Грозы раскаты. Так некогда шопен вложил Живое чудо Фольварков, парков, рощ, могил В свои этюды. Достигнутого торжества Игра и мука Натянутая тетива Тугого лука.
12 апреля весь мир отмечает День авиации и космонавтики — памятную дату, посвященную первому полету человека в космос. Это особенный день — день триумфа науки и всех тех, кто сегодня трудится в космической отрасли. Как праздник — День космонавтики — был установлен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 апреля 1962 года, а международный статус получил в 1968 году на конференции Международной авиационной федерации. Кстати, с 2011 года он носит еще одно название — Международный день полета человека в космос (International Day of Human Space Flight).
В этот день гражданин Советского Союза старший лейтенант Юрий Алексеевич Гагарин на космическом корабле «Восток» впервые в мире совершил орбитальный полет вокруг Земли, открыв эпоху пилотируемых космических полетов. Полет, длившийся всего 108 минут, стал мощным прорывом в освоении космоса.
И сегодня 12 апреля в честь праздника в разных странах проходят всевозможные мероприятия — выставки, конференции, научно-просветительские и образовательные лекции и семинары, показы фильмов и многое другое.
Не обходят стороной такое событие и в дошкольных образовательных учреждениях. Детские стихи о космосе и звездах, космонавтах, Юрии Гагарине как нельзя кстати подойдут для использования на утренниках, посвященных Дню космонавтики.
В космической ракете
С названием «Восток»
Он первым на планете
Подняться к звездам смог.
Поет об этом песни
Весенняя капель:
Навеки будут вместе
Гагарин и апрель.
Взлетел в ракете русский парень,
Всю землю видел с высоты.
Был первым в космосе Гагарин…
Каким по счету будешь ты?
Закончился космический полёт,
Корабль спустился в заданном районе,
И вот уж целиной пилот идёт,
Чтоб снова землю взять в свои ладони...
И в космосе он думал лишь о ней,
Из-за неё летал в такие дали —
И лишь о ней все двести долгих дней
Писал в своем космическом журнале!
Ах, этот день двенадцатый апреля,
Как он пронёсся по людским сердцам.
Казалось, мир невольно стал добрее,
Своей победой потрясенный сам.
Какой гремел он музыкой вселенской,
Тот праздник, в пестром пламени знамён,
Когда безвестный сын земли смоленской
Землёй-планетой был усыновлён.
Жилец Земли, геройский этот малый
В космической посудине своей
По круговой, вовеки небывалой,
В пучинах неба вымахнул над ней...
Летит в космической дали
Стальной корабль
Вокруг Земли.
И хоть малы его окошки,
Всё видно в них
Как на ладошке:
Степной простор,
Морской прибой,
А может быть
и нас с тобой!
Чёрный бархат неба
Звёздами расшит.
Светлая дорожка
По небу бежит.
От края и до края
Стелется легко,
Как будто кто-то пролил
По небу молоко.
Но нет, конечно, в небе
Ни молока, ни соку,
Мы звёздную систему
Свою так видим сбоку.
Так видим мы Галактики
Родной далёкий свет —
Простор для космонавтики
На много тысяч лет.
Ещё никто с начала мира
Таких не видывал чудес.
Три необычных пассажира
Летели вверх, теряя вес.
А на Земле следил учёный
За поведеньем всех троих:
Нормально или учащённо
Сердца работают у них.
Но для чего с такой заботой
Отправил небывалый груз
В столь отдалённые высоты
Неугомонный наш Союз!
Пусть, отделившись от ракеты,
Вернётся к нам один отсек,
Чтоб в ту же высь взлетел с планеты
Её хозяин - Человек.
И вот вернулись пассажиры -
Два молодых, здоровых пса
И этот первый кролик мира,
Орлом взлетевший в небеса.
Навек запомнится ракета
И две собаки - умный груз! -
И кролик, доказавший свету,
Что он, хоть кролик, но не трус.
Взметнув снаряд в такие дали
И опустив его назад,
Мы снова миру доказали,
Что нашей мысли нет преград
Мы играем в невесомость,
Он – ракета, я – пилот.
Он меня водил сначала,
А теперь – наоборот.
Я теперь бегу кругами,
А Сергей сидит на мне:
— Не болтай, – кричу, – ногами,
И не ёрзай по спине!
Он в ответ: – Не понимаешь,
Ты же в космосе летаешь!
А в кабине – невесомость,
А в кабине – я живу.
Я как будто невесомый
И как будто бы плыву.
Подо мной летит планета.
Видишь? Африка прошла…
Но сказал я: – Стоп, ракета!
Невесомость… тяжела.
Яков Петрович Полонский
В саду
Мы празднуем в саду прощальный наш досуг,
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
И солнцу, что на все наводит зной, не жарко,
И льду не холодно, и этот пышный куст
Своих не знает роз, и — даже эта чарка
Не знает, чьих она касалась жарких уст…
И блеск, и шорохи, и это колыханье
Деревьев — все полно блаженного незнанья;
А мы осуждены отпраздновать страданье,
И холод сознаем и пламенный недуг…
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
Яков Петрович Полонский
Когда в наш темный сад вошла ты привиденьем
Когда в наш темный сад вошла ты привиденьем,
Бледна, взволнована, и жалобой звучал
Твой голос трепетный, — с невольным сокрушеньем
Внимал я твоему признанью, трепетал
За молодость, за честь, за рок, тебе грозящий:
Я верил искренно душе твоей скорбящей.
Теперь, когда, в цветах, с протянутой рукой
Стоишь ты светлая, как светлый призрак мая,
И улыбаешься, и смотришь, выжидая…
И взор твой светится лукавою мечтой, —
Прости, не верю я душе твоей — не верю, —
Хочу сказать — молчу, смеюсь и — лицемерю…
Яков Петрович Полонский
Темный человек
Он темный человек, но вовсе не туманный,
Напротив, он блестит, как черный шар стеклянный,
Поставленный на тумбочке в саду.
Все в нем является живой карикатурой… —
Смотрите, я к нему поближе подойду
И отражусь в нем сплюснутой фигурой.
От этого кому какое зло?
Ни вашей красоты, ни ваших выражений
Убить не в силах праздное стекло
Уродливой игрой фальшивых отражений.
Он темный человек, но вовсе не туманный,
Напротив, он блестит, как черный шар стеклянный,
Поставленный на тумбочке в саду.
Все в нем является живой карикатурой… —
Смотрите, я к нему поближе подойду
И отражусь в нем сплюснутой фигурой.
От этого кому какое зло?
Ни вашей красоты, ни ваших выражений
Убить не в силах праздное стекло
Уродливой игрой фальшивых отражений.
Яков Петрович Полонский
Лебедь
Пел смычек,— в садах горели
Огоньки,— сновал народ,—
Только ветер спал да темен
Был ночной небесный свод,
Темен был и пруд зеленый,
И густые камыши,
Где томился бедный лебедь,
Притаясь в ночной тиши.
Умирая, не видал он,—
Прирученный, нелюдим,—
Как над ним взвилась ракета
И разсыпалась над ним;
Не слыхал, как струйка билась,
Как журчал прибрежный ключ,—
Он глаза смыкал и грезил
О полете выше туч:
Как в простор небес высоко
Унесет его полет,—
И какую там он песню
Вдохновенную споет!
Как на все, на все святое,
Что̀ таил он от людей,
Там откликнутся родныя
Стаи белых лебедей.
И уж грезит он: минута,—
Вздох — и крылья зашумят,
И его свободной песни
Звуки утро возвестят.—
Но крыло не шевелилось,
Песня путалась в уме:
Без полета и без пенья
Умирал он в полутьме.
Сквозь камыш, шурша по листьям,
Пробирался ветерок…
А кругом в садах горели
Огоньки и пел смычок.
Яков Петрович Полонский
Кахетинцу
Я знаю, там, за вашими горами,
По старине, в саду, в тени кудрявых лоз,
Ты любишь пить с веселыми гостями
И уставлять ковры букетами из роз!
И весело тебе, когда рабы сбирают
Ваш виноград — когда по целым дням
В давильнях толкотня — и мутные стекают
Струи вина, журча по длинным желобам…
Ты любишь пулями встречать гостей незваных —
Лезгин, из ближних гор забравшихся в сады,
И любишь гарцевать, когда толпой на рьяных
Конях спешите вы на пир в Аллаверды.
И весело тебе, что твой кинжал с насечкой,
Что меткое ружье в оправе дорогой —
И что твой конь звенит серебряной уздечкой,
Когда он ржет и пляшет под тобой.
И любишь ты встречать, неведомый доныне,
В теплицах Севера воспитанный цветок;
Она у вас теперь цветет в родной долине,
И не скрывается, чтоб каждый видеть мог,
Чтоб каждый мог забыть, смотря с благоговеньем
На кроткие небесные черты,
И праздность — и вино с его самозабвеньем —
И месть — и ненависть — и буйные мечты.
Яков Петрович Полонский
Наивная жалоба
Все говорят, что стала я бледна,
Что бледность мне к лицу, — что в этом толку!
Ведь вы не знаете, как часто я одна
Грущу и плачу, — плачу втихомолку.
Сказать ли вам за тайну, отчего
За мной домашние присматривают строже;
Клянитесь матушке секрета моего
Не открывать… О, сохрани вас Боже!
Вот, видите, один студент у нас в дому…
Он сехал к нам на дачу, и сначала
Мне было дико с ним, не знаю почему;
Но с каждым днем к нему я привыкала.
И, наконец, чтоб нравиться ему,
Уж я чего-чего себе не позволяю…
Чего не делаю! Каких не прилагаю
Стараний, хитростей… То, косу распустя,
Я перед ним играю как дитя,
То в угол я сажусь, молчу и поминутно
Любуюсь им и не умею путно
Связать двух слов; то с небольшим венком
Из васильков, от матушки тайком,
К нему навстречу я сбегаю в сад старинный,
И у калитки, там, в конце аллеи длинной,
Стою и жду
Сказать ли вам еще, за что меня бранят?
За то, что в дождик, — в воскресенье,
Я по сырой траве сама ходила в сад
Ему цветов нарвать любимых, — без сомненья,
Одно в виду имея утешенье,
Улыбку, может быть, иль благодарный взгляд.
Но, что ни делаю, ничто не помогает!
По-прежнему он холоден и тих,
По-прежнему сидит, да книги все читает,—
Как будто хуже я его несносных книг!
Яков Петрович Полонский
Ползет ночная тишина
Е. А. Штакеншнейдер
Ползет ночная тишина
Подслушивать ночные звуки…
Травою пахнет и влажна
В саду скамья твоя… Больна,
На книжку уронивши руки,
Сидишь ты, в тень погружена,
И говоришь о днях грядущих,
Об угнетенных, о гнетущих,
О роковой растрате сил,
Которых ключ едва пробил
Кору тупого закосненья,
О всем, что губит вдохновенье,
Чем так унижен человек
И что великого презренья
Достойно в наш великий век.
А там — сквозь тень — огни за чаем,
Сквозь окна — музыка… Серпом
Блестит луна, и лес кругом,
С его росой и соловьем,
И ты назвать готова раем
И этот сад и этот дом.
Страну волков преображая
В подобие земного рая,
Здесь речка вышла из болот,
На тундрах дом возник — и вот
Трудом тяжелым, неустанным
Кругом все ожило: нежданным
Паденьем безмятежных вод
Возмущены ночные тени,
И усыпительно для лени
Однообразно жернова
Шумят, — и лодка у плотины,
И Термуса из белой глины
Вдали мелькает голова…
Здесь точно рай, и ты привыкла
К благополучью своему.
Здесь рай. Зачем же ты поникла,
И вновь задумалась к чему?
Иль поняла, что рай твой тесен
Для гражданина и для песен,
Что мысли здесь займут луна,
Цветы, грибы, прогулки летом,
И новой жизни семена
Взойдут, быть может, пустоцветом;
Что в этом маленьком раю
Все измельчает понемногу.
Иные скажут: «Слава Богу!»
А ты, — ты, голову свою
Повесив, будешь, как немая,
Сидеть и думать: «Боже мой!
Как хорошо бежать из рая
И окунуться с головой
В жизнь, поднимающую вой,
Как злое море под грозой…»
Яков Петрович Полонский
Диссонанс
(Мотив из признаний Адды Кристен)
Пусть по воле судеб я рассталась с тобой,—
Пусть другой обладает моей красотой!
Из обятий его, из ночной духоты
Уношусь я далеко на крыльях мечты.
Вижу снова наш старый, запущенный сад:
Отраженный в пруде потухает закат,
Пахнет липовым цветом в прохладе аллей;
За прудом, где-то в роще, урчит соловей…
Я стеклянную дверь отворила,— дрожу,—
Я из мрака в таинственный сумрак гляжу…—
Чу! там хрустнула ветка,— не ты ли шагнул?!
Встрепенулася птичка,— не ты ли спугнул?!
Я прислушиваюсь, я мучительно жду,
Я на шелест шагов твоих тихо иду,—
Холодит мои члены то страсть, то испуг…—
Это ты меня за руку взял, милый друг!?
Это ты осторожно так обнял меня!
Это твой поцелуй,— поцелуй без огня!
С болью в трепетном сердце, с волненьем в крови,
Ты не смеешь отдаться безумствам любви,—
И, внимая речам благородным твоим,
Я не смею дать волю влеченьям своим,
И дрожу, и шепчу тебе: милый ты мой!
Пусть владеет он жалкой моей красотой!—
Из обятий его, из ночной духоты
Я опять улетаю на крыльях мечты
В этот сад, в эту темь, вот на эту скамью,
Где впервые подслушал ты душу мою…
Я душою сливаюсь с твоею душой,—
Пусть владеет он жалкой моей красотой!
(Мотив из признаний Адды Кристен)
Пусть по воле судеб я рассталась с тобой,—
Пусть другой обладает моей красотой!
Из обятий его, из ночной духоты
Уношусь я далеко на крыльях мечты.
Вижу снова наш старый, запущенный сад:
Отраженный в пруде потухает закат,
Пахнет липовым цветом в прохладе аллей;
За прудом, где-то в роще, урчит соловей…
Я стеклянную дверь отворила,— дрожу,—
Я из мрака в таинственный сумрак гляжу…—
Чу! там хрустнула ветка,— не ты ли шагнул?!
Встрепенулася птичка,— не ты ли спугнул?!
Я прислушиваюсь, я мучительно жду,
Я на шелест шагов твоих тихо иду,—
Холодит мои члены то страсть, то испуг…—
Это ты меня за руку взял, милый друг!?
Это ты осторожно так обнял меня!
Это твой поцелуй,— поцелуй без огня!
С болью в трепетном сердце, с волненьем в крови,
Ты не смеешь отдаться безумствам любви,—
И, внимая речам благородным твоим,
Я не смею дать волю влеченьям своим,
И дрожу, и шепчу тебе: милый ты мой!
Пусть владеет он жалкой моей красотой!—
Из обятий его, из ночной духоты
Я опять улетаю на крыльях мечты
В этот сад, в эту темь, вот на эту скамью,
Где впервые подслушал ты душу мою…
Я душою сливаюсь с твоею душой,—
Пусть владеет он жалкой моей красотой!
Яков Петрович Полонский
Верь, не зиму любим мы
Верь, не зиму любим мы, а любим
Мы зимой искусственное лето:
Ранней ночи мрак глядит к нам в окна,
А мы дома щуримся от света.
Над сугробами садов и рощей
Никнут обезлиственные сени;
А у нас тропических растений
Ветви к потолку бросают тени,
На дворе метет и воет вьюга;
А у нас веселый смех и речи,
И под звуки вальса наши дамы
Кажут нам свои нагие плечи.
Торжество в борьбе с лихой природой
В городах зимой нам очевидней;
Но и в снежном поле теплой хаты
Ничего не может быть завидней…
Так ли нам легко бороться с летом,
С бурными разливами, с засухой,
С духотой, с грозой, с трескучим градом,
С пылью, даже — с комаром и мухой!..
Далеко не так победоносны
Мы в борьбе с неукротимым летом,
Хоть оно и веет ароматом,
Золотя леса вечерним светом…
Все мы любим роз благоуханье
Шум прибоя волн на знойном юге, —
Шорох ночи, жатвы колыханье
И детей веселые досуги…
Верь, не зиму любим мы, а любим
Мы зимой искусственное лето:
Ранней ночи мрак глядит к нам в окна,
А мы дома щуримся от света.
Над сугробами садов и рощей
Никнут обезлиственные сени;
А у нас тропических растений
Ветви к потолку бросают тени,
На дворе метет и воет вьюга;
А у нас веселый смех и речи,
И под звуки вальса наши дамы
Кажут нам свои нагие плечи.
Торжество в борьбе с лихой природой
В городах зимой нам очевидней;
Но и в снежном поле теплой хаты
Ничего не может быть завидней…
Так ли нам легко бороться с летом,
С бурными разливами, с засухой,
С духотой, с грозой, с трескучим градом,
С пылью, даже — с комаром и мухой!..
Далеко не так победоносны
Мы в борьбе с неукротимым летом,
Хоть оно и веет ароматом,
Золотя леса вечерним светом…
Все мы любим роз благоуханье
Шум прибоя волн на знойном юге, —
Шорох ночи, жатвы колыханье
И детей веселые досуги…
Яков Петрович Полонский
Замогильный голос
(Посв. памяти А. Ф. Жохова)
Уже пестрит расцвет обильный, —
Но тщетно разгорелся май,
В садах и на дороге пыльной
Я слышу голос замогильный, —
Знакомый голос твой, — «прощай!..
Напрасно, дорожа любовью,
Хотел привыкнуть я к злословью, —
Привыкнуть к шепоту невежд,
Не мог — и поплатился кровью
На рубеже земных надежд.
Мечтал я, не склоняя выи,
Назло враждебной нам стихии,
Все убежденья, — все мое Служенье посвятить России,
И умер в страшной агонии
С свинцом в мозгу — не за нее!..
Больного века сын недужный,
Я от больных не ждал суда —
И тенью стал для вас ненужной,
И в вашей памяти досужной,
Как тень исчезну без следа…
От горьких нужд, позорной лени
И сокрушительных забот,
Не вы спасете ваш народ,—
И ваша очередь придет,
И вы исчезнете как тени…
Кой-что мне жаль, — но не друзей,—
Они земных боятся терний,
Без веры стали легковерней,
И будут жертвою вечерней
Своих пороков и страстей…—
Прощай!»…
Дача на Петергофской дороге
(Посв. памяти А. Ф. Жохова)
Уже пестрит расцвет обильный, —
Но тщетно разгорелся май,
В садах и на дороге пыльной
Я слышу голос замогильный, —
Знакомый голос твой, — «прощай!..
Напрасно, дорожа любовью,
Хотел привыкнуть я к злословью, —
Привыкнуть к шепоту невежд,
Не мог — и поплатился кровью
На рубеже земных надежд.
Мечтал я, не склоняя выи,
Назло враждебной нам стихии,
Все убежденья, — все мое
Служенье посвятить России,
И умер в страшной агонии
С свинцом в мозгу — не за нее!..
Больного века сын недужный,
Я от больных не ждал суда —
И тенью стал для вас ненужной,
И в вашей памяти досужной,
Как тень исчезну без следа…
От горьких нужд, позорной лени
И сокрушительных забот,
Не вы спасете ваш народ,—
И ваша очередь придет,
И вы исчезнете как тени…
Кой-что мне жаль, — но не друзей,—
Они земных боятся терний,
Без веры стали легковерней,
И будут жертвою вечерней
Своих пороков и страстей…—
Прощай!»…
Стихи про сад
Яков Петрович Полонский
Слепой тапер
Хозяйка руки жмет богатым игрокам,
При свете ламп на ней сверкают бриллианты…
В урочный час, на бал, спешат к ее сеням
Франтихи-барыни и франты.
Улыбкам счету нет…— один тапер слепой,
Рекомендованный женой официанта,
В парадном галстуке, с понурой головой,
Угрюм и не похож на франта.
И под локоть слепца сажают за рояль…
Он поднял голову — и вот, едва коснулся
Упругих клавишей, едва нажал педаль,—
Гремя, бог музыки проснулся.
Струн металлических звучит высокий строй,
Как вихрь несется вальс,— побрякивают шпоры,
Шуршат подолы дам, мелькают их узоры
И ароматный веет зной…
А он — потухшими глазами смотрит в стену,
Не слышит говора, не видит голых плеч,—
Лишь звуки, что бегут одни другим на смену,
Сердечную ведут с ним речь.
На бедного слепца слетает вдохновенье,
И грезит скорбная душа его,— к нему
Из вечной тьмы плывет и светится сквозь тьму
Одно любимое виденье.
Восторг томит его,— мечта волнует кровь:—
Вот жаркий летний день,— вот кудри золотые—
И полудетские уста, еще немые,—
С одним намеком на любовь…
Вот ночь волшебная,— шушукают березы…
Прошла по саду тень — и к милому лицу
Прильнул свет месяца,— горят глаза и слезы…
И вот уж кажется слепцу,—
Похолодевшие, трепещущие руки,
Белеясь, тянутся к нему из темноты…—
И соловьи поют, и сладостные звуки
Благоухают, как цветы…
Так, образ девушки когда-то им любимой,
Ослепнув, в памяти свежо сберечь он мог;
Тот образ для него расцвел и — не поблек,
Уже ничем не заменимый.
Еще не знает он, не чует он, что та
Подруга юности — давно хозяйка дома
Великосветская,— изнежена, пуста
И с аферистами знакома!
Что от него она в пяти шагах стоит
И никогда в слепом тапере не узнает
Того, кто вечною любовью к ней пылает,
С ее прошедшим говорит.
Что если б он прозрел,— что если бы, друг в друга
Вглядясь, они могли с усилием узнать?—
Он побледнел бы от смертельного испуга,
Она бы — стала хохотать!
Хозяйка руки жмет богатым игрокам,
При свете ламп на ней сверкают бриллианты…
В урочный час, на бал, спешат к ее сеням
Франтихи-барыни и франты.
Улыбкам счету нет…— один тапер слепой,
Рекомендованный женой официанта,
В парадном галстуке, с понурой головой,
Угрюм и не похож на франта.
И под локоть слепца сажают за рояль…
Он поднял голову — и вот, едва коснулся
Упругих клавишей, едва нажал педаль,—
Гремя, бог музыки проснулся.
Струн металлических звучит высокий строй,
Как вихрь несется вальс,— побрякивают шпоры,
Шуршат подолы дам, мелькают их узоры
И ароматный веет зной…
А он — потухшими глазами смотрит в стену,
Не слышит говора, не видит голых плеч,—
Лишь звуки, что бегут одни другим на смену,
Сердечную ведут с ним речь.
На бедного слепца слетает вдохновенье,
И грезит скорбная душа его,— к нему
Из вечной тьмы плывет и светится сквозь тьму
Одно любимое виденье.
Восторг томит его,— мечта волнует кровь:—
Вот жаркий летний день,— вот кудри золотые—
И полудетские уста, еще немые,—
С одним намеком на любовь…
Вот ночь волшебная,— шушукают березы…
Прошла по саду тень — и к милому лицу
Прильнул свет месяца,— горят глаза и слезы…
И вот уж кажется слепцу,—
Похолодевшие, трепещущие руки,
Белеясь, тянутся к нему из темноты…—
И соловьи поют, и сладостные звуки
Благоухают, как цветы…
Так, образ девушки когда-то им любимой,
Ослепнув, в памяти свежо сберечь он мог;
Тот образ для него расцвел и — не поблек,
Уже ничем не заменимый.
Еще не знает он, не чует он, что та
Подруга юности — давно хозяйка дома
Великосветская,— изнежена, пуста
И с аферистами знакома!
Что от него она в пяти шагах стоит
И никогда в слепом тапере не узнает
Того, кто вечною любовью к ней пылает,
С ее прошедшим говорит.
Что если б он прозрел,— что если бы, друг в друга
Вглядясь, они могли с усилием узнать?—
Он побледнел бы от смертельного испуга,
Она бы — стала хохотать!
Стихи про сад у других авторов:
Космонавтов поздравляем
В солнечный апрельский день!
К звёздам полететь мечтаем,
Побеждая страх и лень.
И Гагарину большое
Мы спасибо говорим.
Слава и хвала герою!
В космос путь проложен им.
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
1959 г.
Иосиф Бродский
Сад
О, как ты пуст и нем!
В осенней полумгле
сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
великим тяготением распада.
О, как ты нем!
Ужель твоя судьба
в моей судьбе угадывает вызов,
и гул плодов, покинувших тебя,
как гул колоколов, тебе не близок?
Великий сад!
Даруй моим словам
стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак вожделенья.
О, как дожить
до будущей весны
твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены,
и только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
Пускай когда-нибудь
меня влекут громадные вагоны.
Мой дольний путь и твой высокий путь —
теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад!
Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.
Иосиф Бродский
Гуернавака
Октавио Пасу
В саду, где М., французский протеже,
имел красавицу густой индейской крови,
сидит певец, прибывший издаля.
Сад густ, как тесно набранное «Ж».
Летает дрозд, как сросшиеся брови.
Вечерний воздух звонче хрусталя.
Хрусталь, заметим походя, разбит.
М. был здесь императором три года.
Он ввел хрусталь, шампанское, балы.
Такие вещи скрашивают быт.
Затем республиканская пехота
М. расстреляла. Грустное курлы
доносится из плотной синевы.
Селяне околачивают груши.
Три белых утки плавают в пруду.
Слух различает в ропоте листвы
жаргон, которым пользуются души,
общаясь в переполненном Аду.
Отбросим пальмы. Выделив платан,
представим М., когда перо отбросив,
он скидывает шелковый шлафрок
и думает, что делает братан
(и тоже император) Франц-Иосиф,
насвистывая с грустью «Мой сурок».
«С приветом к вам из Мексики. Жена
сошла с ума в Париже. За стеною
дворца стрельба, пылают петухи.
Столица, милый брат, окружена
повстанцами. И мой сурок со мною.
И гочкис популярнее сохи.
И то сказать, третичный известняк
известен как отчаянная почва.
Плюс экваториальная жара.
Здесь пуля есть естественный сквозняк.
Так чувствуют и легкие, и почка.
Потею, и слезает кожура.
Опричь того, мне хочется домой.
Скучаю по отеческим трущобам.
Пошлите альманахов и поэм.
Меня убьют здесь, видимо. И мой
сурок со мною, стало быть. Еще вам
моя мулатка кланяется. М».
Конец июля прячется в дожди,
как собеседник в собственные мысли.
Что, впрочем, вас не трогает в стране,
где меньше впереди, чем позади.
Бренчит гитара. Улицы раскисли.
Прохожий тонет в желтой пелене.
Включая пруд, все сильно заросло.
Кишат ужи и ящерицы. В кронах
клубятся птицы с яйцами и без.
Что губит все династии — число
наследников при недостатке в тронах.
И наступают выборы и лес.
М. не узнал бы местности. Из ниш
исчезли бюсты, портики пожухли,
стена осела деснами в овраг.
Насытишь взгляд, но мысль не удлинишь.
Сады и парки переходят в джунгли.
И с губ срывается невольно: рак.
Иосиф Бродский
Неоконченное
Друг, тяготея к скрытым формам лести
невесть кому — как трезвый человек
тяжелым рассуждениям о смерти
предпочитает толки о болезни —
я, загрязняя жизнь как черновик
дальнейших снов, твой адрес на конверте
своим гриппозным осушаю паром,
чтоб силы заразительной достичь
смогли мои химические буквы
и чтоб, прильнувший к паузам и порам
сырых листов, я все-таки опричь
пейзажа зимней черноморской бухты,
описанной в дальнейшем, воплотился
в том экземпляре мира беловом,
где ты, противодействуя насилью
чухонской стужи веточкою тирса,
при ощущеньи в горле болевом
полощешь рот аттическою солью.
Зима перевалила через горы
как альпинист с тяжелым рюкзаком,
и снег лежит на чахлой повилике,
как в ожидании Леандра Геро,
зеленый Понт соленым языком
лобзает полы тающей туники,
но дева ждет и не меняет позы.
Азийский ветер, загасив маяк
на башне в Сесте, хлопает калиткой
и на ночь глядя баламутит розы,
в саду на склоне впавшие в столбняк,
грохочет опрокинувшейся лейкой
вниз по ступенькам, мимо цинерарий,
знак восклицанья превращая в знак
вопроса, гнет акацию; две кошки,
составившие весь мой бестиарий,
ныряют в погреб, и терзает звук
в пустом стакане дребезжащей ложки.
Чечетка ставень, взвизгиванье, хаос.
Такое впечатленье, что пловец
не там причалил и бредет задами
к возлюбленной. Кряхтя и чертыхаясь,
в соседнем доме генерал-вдовец
впускает пса. А в следующем доме
в окне торчит заряженное дробью
ружье. И море далеко внизу
ломает свои ребра дышлом мола,
захлестывая гривой всю оглоблю.
И сад стреножен путами лозы.
И чувствуя отсутствие глагола
для выраженья невозможной мысли
о той причине, по которой нет
Леандра, Геро — или снег, что-то же,
сползает в воду, и ты видишь после
как озаряет медленный рассвет
ее дымящееся паром ложе.
Но это ветреная ночь, а ночи
различны меж собою, как и дни.
И все порою выглядит иначе.
Порой так тихо, говоря короче,
что слышишь вздохи камбалы на дне,
что достигает пионерской дачи
заморский скрип турецкого матраса.
Так тихо, что далекая звезда,
мерцающая в виде компромисса
с чернилами ночного купороса,
способна слышать шорохи дрозда
в зеленой шевелюре кипариса.
И я, который пишет эти строки,
в негромком скрипе вечного пера,
ползущего по клеткам в полумраке,
совсем недавно метивший в пророки,
я слышу голос своего вчера,
и волосы мои впадают в руки.
Друг, чти пространство! Время не преграда
вторженью стужи и гуденью вьюг.
Я снова убедился, что природа
верна себе и, обалдев от гуда,
я бросил Север и бежал на Юг
в зеленое, родное время года.
Иосиф Бродский
Письма римскому другу
(Из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни об ятья невозможны, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Иосиф Бродский
Холмы
Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.
Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.
Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жужжал.
Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна —
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.
Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
отброшенная носком.
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи —
как и сидели там.
По разным склонам спускались,
случалось боком ступать.
Кусты перед ними смыкались
и расступались опять.
Скользили в траве ботинки,
меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки,
другой в тот же миг пруда.
Был вечер нескольких свадеб
(кажется, было две).
Десяток рубах и платьев
маячил внизу в траве.
Уже закат унимался
и тучи к себе манил.
Пар от земли поднимался,
а колокол все звонил.
Один, кряхтя, спотыкаясь,
другой, сигаретой дымя —
в тот вечер они спускались
по разным склонам холма.
Спускались по разным склонам,
пространство росло меж них.
Но страшный, одновременно
воздух потряс их крик.
Внезапно кусты распахнулись,
кусты распахнулись вдруг.
Как будто они проснулись,
а сон их был полон мук.
Кусты распахнулись с воем,
как будто раскрылась земля.
Пред каждым возникли двое,
железом в руках шевеля.
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
Убийцы тащили их в рощу
(по рукам их струилась кровь)
и бросили в пруд заросший.
И там они встретились вновь.
Еще пробирались на ощупь
к местам за столом женихи,
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
Вечерней зарей сияли
стада густых облаков.
Коровы в кустах стояли
и жадно лизали кровь.
Электрик бежал по склону
и шурин за ним в кустах.
Невеста внизу обозленно
стояла одна в цветах.
Старуха, укрытая пледом,
крутила пред ней тесьму,
а пьяная свадьба следом
за ними неслась к холму.
Сучья под ними трещали,
они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали
и быстро спускались к пруду.
И вдруг все увидели ясно
(царила вокруг жара):
чернела в зеленой ряске,
как дверь в темноту, дыра.
Кто их оттуда поднимет,
достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними,
в желудках у них вода.
Смерть уже в каждом слове,
в стебле, обвившем жердь.
Смерть в зализанной крови,
в каждой корове смерть.
Смерть в погоне напрасной
(будто ищут воров).
Будет отныне красным
млеко этих коров.
В красном, красном вагоне
с красных, красных путей,
в красном, красном бидоне —
красных поить детей.
Смерть в голосах и взорах.
Смертью полн воротник. —
Так им заплатит город:
смерть тяжела для них.
Нужно поднять их, поднять бы.
Но как превозмочь тоску:
если убийство в день свадьбы,
красным быть молоку.
Смерть — не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть — это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не черный бант.
Смерть — это крик вороний,
черный — на красный банк.
Смерть — это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть — это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть — это стекла в бане,
в церкви, в домах — подряд!
Смерть — это все, что с нами —
ибо они — не узрят.
Смерть — это наши силы,
это наш труд и пот.
Смерть — это наши жилы,
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим —
нас не видят они.
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис —
на страшный их гроб из цинка —
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы,
запах их прян и дик,
левкой, орхидеи, астры,
розы и сноп гвоздик.
Прошу отнести их к брегу,
вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку,
она понесет к лесам.
К черным лесным протокам,
к темным лесным домам,
к мертвым полесским топям,
вдаль — к балтийским холмам.
Холмы — это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы — это сотни улиц,
холмы — это сонм канав.
Холмы — это боль и гордость.
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы — это наши страданья.
Холмы — это наша любовь.
Холмы — это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это — в их кустах.
Холмы — это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы — это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть — это только равнины.
Жизнь — холмы, холмы.
Стихи про сад у других авторов:
Двуреченский Вадим: стихи о Саде
Никитский ботанический сад
Запах морской и цветущих растений,
Благодатная почва для ста поколений;
Деревья в изящном поклоне стоят –
Свеж и прекрасен Никитский ботсад.
Там, у бассейна, есть славное место,
Где всем хорошо и весьма интересно;
Праздно гуляющий иль завсегдатай
Будут в плену у Эвтерпы с Эратой.
К «ракушке»-беседке люди подходят:
Здесь музы их ждут, и любовь хороводит,
Песня поётся, читается стих,
Каждый причастный задумчив и тих…
И так много лет – вечерние зори,
Счастье повсюду, и нет слёз и горя;
Казалось, что длится полвека закат,
Благоухающих роз аромат…
Запах морской и цветущих растений,
Благодатная почва для ста поколений;
Деревья в изящном поклоне стоят –
Свеж и прекрасен Никитский ботсад.
Вадим Двуреченский, г. Новосибирск
6 июля 2017 года, впечатления после концерта Василия Ланового и Константина Фролова:
«Событие и впрямь неординарное, – говорит научный сотрудник Института почвоведения и агрохимии СО РАН г. Новосибирска Вадим Двуреченский. – Только ради этого мне с семьёй стоило приехать в Крым из Сибири. Посещение Никитского ботанического сада значилось в нашей отпускной программе под номером один. Но, попав на концерт легенды российского кино Василия Ланового, мы были просто счастливы. Полученные впечатления можно охарактеризовать одним словом – восхищение! И, конечно, такие подарки судьбы бывают, пожалуй, раз в жизни. Сильнейшим было впечатление и от выступления Константина Фролова. Невероятной красоты и силы люди».
Возможно, вас заинтересует...
Сад :
Новые стихиМесто издания Москва
Год издания
Физическая характеристика 162 с.
Тематика Русская литература второй половины XX века (произведения)
Электронное издание Андрей Никитин-Перенский и Андрей Зиновьев
Коллекция Из библиотеки Нины Бодровой (1946—2015) (Мюнхен)
Электронное воспроизведение книги в распознанном текстовом pdf файле с сохранением фотографического чёрно-белого, или, если необходимо, цветного изображения страниц книги. Текст находится под изображением, и его можно копировать для цитирования.
PDF : 4.41 Mb
Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.
Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.
Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.
1911 г.